Центр современной практической философии

Мясников А. Г., Пугачев О. С., Пугачева Н. С. Распад матрицы традиционного сознания в России: причины и последствия

В статье исследуется специфика матрицы русского традиционного сознания, причины и последствия её распада. В ходе структурно-функционального анализа выявлены основные «разрывы» в структуре матрицы, по которым происходит и может происходить её распад. Особое внимание уделено трансформации ценностных доминант, определяющих воспроизводство системы традиционных отношений в России.

In article specifics of a matrix of Russian traditional consciousness, the reason and a consequence of its disintegration is investigated. During the structurally functional analysis main «gaps» in matrix structure on which occurs are revealed and there can be its disintegration. The special attention is given to transformation of the valuable dominants defining reproduction of system of the traditional relations in Russia.

 

Социально-этическое исследование распада матрицы традиционного сознания в России является одной из актуальных и интересных задач, стоящих перед современной философией, так как от глубины и обстоятельности этого исследования во многом зависит прогнозирование возможных сценариев общественного развития, их последствий, а также возможность целесообразного влияния на  развитие общества.

Социально-этическое исследование не претендует на естественнонаучную точность и математическую проверяемость своих выводов, но оно должно стремиться к той степени объективности, которая достижима в практической философии, и которая может быть подтверждена конкретными человеческими мыслями, поступками и динамикой социальных процессов.

Для того чтобы задать общие критерии объективности нашего исследования, мы будем использовать понятие «матрицы традиционного сознания» (МТС), которое является аналогом  понятия «паттерн», введённого современным американским социологом Рональдом Инглхартом. Согласно Инглхарту, паттерн − это  «самовоспроизводящаяся объективная структурная схема, обеспечивающая распознаваемую устойчивость явления во многих его вариантах»[1]. В первой статье мы рассмотрели общую структуру матрицы традиционного сознания, выявили основные её функции, а теперь должны перейти к изучению особенностей матрицы русского традиционного сознания[2].

 

Особенности матрицы русского традиционного сознания

 

До недавнего времени мы полагали, что у матрицы русского традиционного сознания есть только одна системообразующая вертикаль − «отеческая», идущая от Бога-Отца (на религиозно-метафизическом уровне) к Царю-батюшке как наместнику Бога на земле (на социо-природном уровне) и далее вниз к роду-народу-природе (на родовом уровне). Но внимательное изучение работ русского философа Григория Федотова[3]  привело нас к необходимости признания второй вертикали, которая дополняет «отеческую» вертикаль и выражает действительную полноту человеческой жизни − это «материнская» вертикаль, идущая от женщины-матери, родившей своего дитя (на родовом уровне),  к Матери-земле, т.е. всей плодоносящей природе (на социо-природном уровне) и затем к Богоматери (на уровне религиозно-метафизическом). «Отеческую» вертикаль мы можем также назвать «вертикалью принуждения», а «материнскую» − «вертикалью любви».

Противоположная направленность этих вертикалей («сверху-вниз» и «снизу-вверх») создаёт очень устойчивую, и при этом взаимодополняющую систему общественных отношений в России, позволяющую удерживать такую огромную территорию в  относительной безопасности, относительной самостоятельности и управляемости.

1. «материнская» 2. «отеческая»

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Устойчивость русской МТС во многом обеспечивается этими двумя вертикалями, которые выражают двойственность самого социо-природного бытия человека в мире.

Структурирование матрицы происходит по 3 основным уровням, связывающим между собой вертикали системы:

1. Религиозно-метафизический − божественный  уровень;
2. Социо-природный − «земной» уровень;
3. Конкретно-социальный − «родовой» уровень.

Благодаря этой тройной связанности «материнской» и «отеческой» вертикали создаётся устойчивость и структурная упорядоченность всей социальной системы. Тем самым задаётся общая структура традиционного русского космоса.

Рассмотрим данное положение подробнее.

Первую вертикаль мы будем называть «материнской» или вертикалью «любви по-русски» − любви в широком смысле (ко всем проявлениям жизни). Для традиционного сознания, погруженного в стихию природной и родовой  жизни, любовь означает:

Во-первых, половое влечение, нацеленное на продолжение рода;

Во-вторых, родительскую заботу о своих близких родственниках, и прежде всего, бескорыстную материнскую любовь;

В-третьих,  преданность своему роду-народу, предполагающую жертвенность ради его сохранения.

Любовь на родовом уровне есть сила притяжения (симпатии) людей друг к другу и ко всему живому. А так как традиционное родовое сознание одухотворяет всё сущее, то живым считается всё вокруг: и камни, и реки, и облака  и др.  Эта сила вызывает подъём всех чувств и других сил, т.е. возвышает человека, как бы отрывая его от животного (земного) эгоизма, своего «живота» как жизни. Поэтому «материнская» вертикаль будет иметь направление «снизу-вверх»: от животного полового влечения к божественной идеальной любви, непорочной любви Богоматери.

Главным субъектом  «родового» уровня выступает женщина-мать − родительница, в муках родившая своих детей, вскормившая их своим молоком и направившая в самостоятельную жизнь. Родная мать является центром всей родовой жизни, т.к. она − источник её продолжения. Несмотря на господствующий в России патриархальный уклад жизни, роль женщины-матери была фундаментальной: и как продолжательницы рода, и как хранительницы семейного очага[4]. Женщина-мать пользуется общим уважением, ведь от её плодовитости зависит и её общественное достоинство. Даже в первобытном обществе первыми богоподобными идолами были статуи старых рожениц, матерей рода, так называемые «каменные бабы». Именно материнство хранит закон родовой жизни − наш род должен быть всегда, и  жизнь должна продолжаться.

Этот закон родовой жизни выводит нас на второй уровень матрицы, на уровень «земной любви», которая проявляется в материнской вертикали во власти плодородных сил природы, прежде всего родной земли как основной кормилицы русских крестьян[5]. Землепашество, охота и собирательство − вот основные виды традиционной хозяйственной деятельности русских крестьян, и они полностью зависели от природно-климатических условий (очень суровых и непостоянных)[6].

«Мать-земля» для русского сознания является источником закона родовой жизни; она содержит в себе  все силы плодородия, в том числе и женского, которое опять же зависит от плодородия земного, от урожая, от благоволения матушки-земли. Традиционная аграрная культура наших предков не могла не обожествлять землю, которая была кормилицей всего народа, ведь неурожайные годы вели к страшному голоду и гибели многих сородичей. Смерть от голода просто ужасна и бессмысленна в сравнении со смертью на войне или в сражении с врагом. Бессилие перед природной стихией человек мог преодолеть только за счёт своих знаний природы,  ведовства, технических изобретений и умений и, конечно, благодаря взаимопомощи в перераспределении ограниченных материальных ресурсов. Но это уже функция «отеческой вертикали».

Мать-земля является в русской традиционной культуре символом общего рождающего чрева и одновременно поглощающего умерших членов рода в их могилах. Эта естественная (природная) необходимость воспитывала  послушание и сознание причастности к великой тайне рождения и смерти. По словам Георгия Федотова, «Мать-земля» учит своего сына доброте, верности, но не свободе. Красота матери-земли − в её рождающем, жалеющем своего сына начале. Отсюда − склонность к чувственному пантеизму, гилозоизму, когда предметом любования становится материя, а не дух. Личная свобода здесь просто неуместна, так как цикличный ход родовой жизни знает только неизбежную  смену поколений рода.

Традиционное родовое (языческое − по-христиански) обожествление матери-земли было усилено православным учением о Богородице как пресвятой матери Божией и воплощённой Премудрости Божией и получило особое религиозно-метафизическое значение в русской православной культуре.

Таким образом, мы переходим на третий уровень «материнской» вертикали − «небесной — божественной любви», которая предстаёт в образе пресвятой Богородицы – «небесной заступницы».

Согласно исследованиям Сергея Аверинцева, русский образ Богородицы содержит в себе 4 аспекта греческой богини мудрости Афины Паллады, от которой и происходит византийско-православное представление о Богородице. Первый аспект − девственность, второй − материнство, третий  − любовь к устроенным и благозаконным городам людей, четвёртый − готовность заступиться за города перед гневающимся верховным богом и тем спасти их[7].

Богородица − пресвятая дева Мария воплотила живую Премудрость Божию, т.е. Иисуса Христа, она предстаёт для русского религиозного сознания как Богоносица, вскормившая живого Бога. В этой связи она мыслится в роли милосердной заступницы верующих перед лицом Бога-Отца. Её называют «надёжа», «нерушимая стена», защищающая своими покровами народ божий от врагов и всякой нечисти. Для большинства русских православных верующих Богородица представала как их реальная небесная защитница, которая интуитивно связывалась с родовыми культами родной матери и матери-земли, но при этом относилась к высшей, небесной власти[8].

Она является посредницей между землёй и небом, людьми и Богом; она всегда открыта для человеческой мольбы о прощении, милости и защиты. Её основные функции мы можем найти в молитве Софии, Премудрости Божией. Там говорится о том, что она «спасает», «оправдывает», «прощает», «исцеляет», «просвещает», «разумом наполняет», «отпускает грехи», «буйного умудряет».

Таким образом, Богородица является завершением «материнской» властной вертикали русского традиционного сознания, так как её божественная власть будет не только высшей, но и доступной, понятной для малообразованного русского крестьянского сознания, укоренённого в природной стихии земли и аграрном хозяйствовании. Ведь она земная женщина, родившая своего ребёнка, как и многие другие женщины на земле. Кроме этого, культ Богородицы  укреплял княжескую власть в Киевской Руси, а затем и царскую власть в Московии. Ведь Богородица как воплощённая София, Премудрость Божия является небесной заступницей русских городов и земной, государственной власти. По сути, через Церковь она освящает земную власть и возвышает её до божественного величия, усиливает её превосходство и могущество.

Не случайно её назывют «Владычицей», от которой зависит судьба её земных подданных и земных владений. Часть своей небесной власти она может даровать земным владыкам, например, православной Церкви и христианскому князю. Но для этого она должна быть в согласии с Богом-Отцом.

Главным связующим началом («стержнем») русской «материнской вертикали» является чувство любви. На каждом из уровней оно имеет свои особенности, но при этом функционально сохраняет значение «детской привязанности». Под «детской привязанностью» мы будем понимать естественную, чувственно-эмоциональную зависимость несамостоятельного человека («ребенка») от своего родителя, прежде всего, родной матери, родной природы − Родины и Царицы Небесной – Богородицы. Эта зависимость переходит в естественную, бессознательную близость с человеком, который тебя вскормил и вырастил, с природой и людьми, к которым ты привык с детства, и с Высшей покровительницей.

Итак, на родовом уровне «материнской вертикали» чувство любви  является естественной привязанностью к родной матери или кормилице; чаще всего оно является чувством благодарности за подаренную жизнь. Вместе с тем, родительская любовь к своим чадам является естественной привязанностью к своему творению и благодарностью природе и Высшей покровительнице.

На уровне земном чувство любви  предстаёт в виде «детской привязанности» к родной земле-матушке, к Родине. Это естественное чувство патриотизма во многом иррационально, и всегда дорого смертному человеку как большинство  детских воспоминаний.

На божественном  − «небесном» уровне чувство любви оказывается «детской надеждой»  на милость, помощь и защиту высших сил в лице Царицы Небесной − Богородицы. Она представляется в качестве божественной матери, укрывающей всех чад своих от бед и напастей. Её защитный покров даруется всем православным верующим. Естественное чувство зависимости человека от высших сил (над которыми человек не властен) порождает религиозную надежду-веру в содействие благоволящих покровителей, которое может нейтрализовать, защитить от влияния губительных сил[9].

Любовь как естественная привязанность имеет огромный энергетический потенциал, благодаря которому русское традиционное сознание до сих пор сохраняет «материнскую вертикаль» в качестве  основополагающей. Наглядным подтверждением тому недавняя духовная акция РПЦ: 20 октября 2011 года в Россию был привезён пояс пресвятой Богородицы, который «избавляет от болезней, а бесплодным парам дает детей»[10]. Эта спасительная акция длилась в России целый месяц, почти до самых  выборов в Государственную Думу. По мнению представителей Церкви, к поясу Богородицы пришли поклониться и попросить помощи около 3 миллионов россиян.

Переходим к рассмотрению второй вертикали.

Итак, на этом высшем (религиозно-метафизическом) уровне Матрицы мы переходим от «материнской» вертикали ко второй вертикали −  «отеческой». Она будет отличаться от первой вертикали принуждающей силой, направленной с «Неба» на грешную землю («сверху — вниз»), ибо Бог-Отец в единстве с Богом-Сыном и Святым Духом представляется русскому религиозному сознанию высшим Судьёй мира, Вседержителем и распорядителем человеческих судеб. Его абсолютная власть подчиняет себе всё сущее.

См. Схема системообразующих вертикалей МТС.

 

Богородица                                                  Бог — «Царь всех Царей»

 

 

 

Мать-земля                                Русский Царь — наместник Бога на земле

  (Родина)                                                                 (Отечество)             

 

         

Родная мать              ____                                  Родной отец

 

 

Византийская  православная традиция рассматривает Бога как сущность, скрытую от человеческого разумения, а потому непознаваемую для  обычных людей. Таинственная сущность Бога приоткрывается только для Церкви и в лоне Церкви. Таким образом, небесное сращивается с церковным и власть Бога переходит к земной Церкви, к её иерархам и служителям. Отсюда следует, что знать волю Бога дано не всем, а только церковным иерархам. Только Церковь может раскрыть замыслы божии и направить людей  к их осуществлению.

Эта высочайшая функция Церкви − понимать и истолковывать божий замысел в отношении земного мира – очень удобна и полезна для земной власти, ведь если можно  говорить и командовать от имени Бога, то слова твои будут непререкаемыми, а решения почти божьими повелениями. Таким образом, складывается цезаропапизм − единство царской власти и церковной.

Как известно, византийская идея «автократии» или самодержавия была заимствована русской княжеской властью в эпоху Ивана III, в конце 15 века, а именно для создания  единого централизованного московского государства с абсолютной властью Великого князя. Так, пять столетий назад Иван III провозгласил себя «Царём» − «Божьей милостью, Государем всея Руси». Царь как «помазанник Божий» становится не только высшим правителем своей земли, но и хранителем православной веры, так как это ещё и церковный сан[11].

Настоящим русским «Царём» становится Иван Грозный: сначала в 1547 году русская Церковь его венчает на царство, а в 1562 году он получает Соборную грамоту от Константинопольского патриарха, из которой следует, что «…явная есть польза быть и утвердиться Царю благочестивому и православному, как началу и непоколебимому основанию, которому весь народ и всё ему подвластное привыкли бы повиноваться и ему подражать, по силе в делании всякого добра; такого рода последствие истекает от благого и нравственного начала, как выше сказано»[12].

Иван Грозный даёт определение «русского Бога», на которое мы и будем опираться в реконструкции «отеческой» вертикали: «Бог – Царь всех Царей». Грозный задаёт жёсткую властную иерархию, в которой сам занимает место под  Богом и стоит над всей русской православной землёй. Абсолютная власть допускает только  единомыслие, «единые уста» или одни говорящие уста, одну волю – волю Царя. У других её быть не должно. По его мнению, Царь должен быть выразителем веры народа, а не его воли, ведь воля народа − это «многомятежное человечества хотение». А потому её нужно подавлять государственным принуждением и обыкновением веры. Любой ропот, любое своеволие считается грехом и государственным преступлением, ибо это есть посягательство на абсолютную власть Царя.

Единственным ограничителем воли Царя является Церковь, так как Царь занимает в её иерархии Высшую должность «помазанника Божия» и в своей присяге обязуется следовать церковному учению. Царь и Церковь служат одному Богу, представляют одну власть, идущую от Него. Формально именно Церковь связывает русского Царя с Богом, но, имея священный (сакральный) статус «помазанника Божия», Царь следует собственному пониманию промысла Божия, а значит, подотчётен только перед Ним. Кто не смиряется перед такой всесильной властью и не повинуется ей, тому не жить на царской земле, а подобно безводным облакам улетят они в другие земли или в иной мир. Вместо своеволия (свободы) русскому народу навязывается псевдохристианское смирение, а свобода  личной жизни должна уступить место жертвенному подвигу ради единой Веры, Царя и Отечества.

Любое сопротивление царской власти считалось богоотступничеством и государственным преступлением, а главное, что Иван Грозный жестоко расправлялся с любыми своими противниками как бы не по своей воле, а по воле Божией, ведь он такой же раб Божий как и все другие; но его церковно-государственный статус «помазанника Божия» давал ему неограниченную власть над жизнями («животами») остальных рабов, т.е. превращал его в Господина − самодержца − в орудие промысла Божия.

Таким образом, в царской России эпохи Ивана Грозного все были несвободны, начиная с царя − все были рабами; но так как один из рабов богоизбран в качестве главного охранителя истинной веры Христовой на русской земле, то остальные со страхом и трепетом должны ему безмолвно повиноваться, иначе – смерть или вынужденное бегство в другие земли. Перед таким выбором был поставлен, например князь Курбский.

Жизнь раба ничего не стоит, ею не нужно дорожить, ведь «в конце концов» все умрём. Эта страшно циничная мировоззренческая установка лишает жизнь человека земного смысла, стирает качественные различия жизни человека («земного червя») и обесценивает ее содержание. Земные дела, не направленные на безропотное служение царской власти, оказываются ничтожными, ничего не значащими перед лицом некоего высшего промысла и неизбежной смерти. Наверное поэтому русские цари легко убивали своих и чужих холопов, почти не беспокоясь о нарушении божественной заповеди «не убий».  Их высшая миссия дозволяла всё.

Каков же образ Царя в русском народном (традиционном) сознании?

Многие исследователи отмечают, что образ Царя является для русского народного сознания в целом положительным и в нём преобладают символические и сакрально-мифологические характеристики[13]. Это вполне объясняется длительным отсутствием в России массовой письменной культуры и достоверной политической информации. Устное народное творчество формировало образ идеального правителя под контролем служителей Церкви, которые и были проводниками государственной политики.

Итак, какие же черты приписывал русский народ своему Царю?

Во-первых, место русского Царя во вселенной − между Небом и землёй, ведь он Божий избранник, он является орудием высшего божественного промысла. Поэтому на него можно смотреть только снизу-вверх.

Во-вторых, русский Царь − «божий помазанник», только ему дарована самим Богом особая благодать − устраивать всё на русской земле, но не по своему хотению, а по божьему повелению. А потому воля Царя − закон. Он за всё в ответе перед Богом на своей земле. Его заботы самые многотрудные.

По сути, русский царь подобен греческому титану, держащему на своих плечах весь мир. Именно по божьей благодати он волен миловать и казнить супротивцев своих (несогласных) как богоотступников.

В-третьих, по мнению народа, если Царь и ошибается, то не по своей вине, а по вине своих приближённых, хитрых и корыстных советчиков, бояр и вельмож, а потому многие несправедливости на земле Царю прощаются. Ему даётся только одно наказание − божья кара в виде природных лишений, стихийных бедствий, неурожайных лет, и как следствие, голода, болезней и народных бунтов. И если сама природа против Царя, значит, или он слишком грешен перед Богом, или не истинный Царь (например, самозванец). Тогда небесная кара постигнет весь народ[14].

В-четвёртых, в XVII веке в народном сознании сложилась мечта о добром «Царе-батюшке», ставшая впоследствии важной идеологемой русской самодержавной власти. «Царь-батюшка» символизирует  близость верховного правителя к простому народу, надежду на постоянную заботу о своих детях – подданных, подобно родному отцу, а также веру в его высшее, неограниченное милосердие.

Вместе с тем образ «Царя-батюшки» концентрирует в себе всю возможную в то время земную власть − государственную, церковную и родовую. Как «Царь» − он глава всего государства, как «Батюшка» − он представляет вместе с патриархом главу Церкви, т.е. высшее духовное лицо, а как «родной батюшка» − является отцом всего народа.

В-пятых,  «Царь» символизирует все превосходные степени человеческих возможностей и сил − ума-разума, справедливости, милосердия, мужества и веры предков. Именно поэтому он должен разрешать все возникающие конфликты и междоусобные распри. Например, если человек окажется «без царя в голове», т.е. без ума и истинной отцовской веры, то жизнь его будет сплошным мытарством.

Из его превосходства над всем народом следует и величие, усиленное страхом Божьим. Царь должен быть грозным, суровым, чтобы его все боялись как первого русского Царя – Ивана Грозного, иначе не удержать царство в одних руках. Великая Россия основана на всемогуществе Царя, его устрашающем величии, чтобы и свои подданные, и чужие боялись.

В-шестых, русский «Царь» — самодержец является хранителем веры «дедов и отцов», защитником истинной христианской православной веры и хранителем «Третьего Рима». На нём особая божественная миссия − готовить свой народ к божьему спасению.

В-седьмых, царская власть  − это самовластие или волюнтаризм, проистекающий из божественного всемогущества[15]. «Могу делать всё, что захочу − как царь» − этот стереотип сильно отпечатался в общественном сознании русского народа, и стал прообразом абсолютной свободы («своей воли»). Ведь когда все подданные русского царя являются холопами и только царь может делать то, что он хочет, то его неограниченное могущество становится образцом для подражания. «Был бы я царем, устроил бы всё по-своему….».

Итак, «отеческая» властная вертикаль матрицы традиционного сознания может быть также представлена на трёх уровнях: Бог – Царь   − Отечество.

Например, традиционное имперское представление о назначении жизни русского человека – это самопожертвование  «за веру, Царя и отечество». Известная уваровско-николаевская триада «Православие, самодержавие, народность» в советское время трансформируются в идеологическую схему «за веру в коммунизм, за Ленина – Сталина  (вождя и партию),  и отечество».

Если внимательно вдуматься в эти смысловые единицы, то можно увидеть, что их формальная структура остаётся той же самой, хотя содержание меняется.

Уже на основе этих стереотипных представлений мы можем задать уровни традиционной русской властной вертикали:

 

— религиозно-метафизический (Высший небесный) уровень

                       «вера в Бога»  —  «Православие»  —  « вера в коммунизм»

 

 — социо-природный или государственный    (Земной) уровень

                       «Царь»    — «самодержавие»  — «Вождь — партия»

 

 — конкретно-социальный (родовой) или отеческий уровень

                                                 «Отечество» — «народность»

 

 

Схема «отеческой» властной вертикали:

 

 

 

 

 

 

Бог  — «Царь всех Царей»

 

 

 

 

Русский Царь – «помазанник Божий»

Наместник Бога на земле – самодержец = господствую один

Церковь  и Армия как проводники воли Царя

 

«Отечество»  —  «Родовая горизонталь»

(род – народ — природа)

 

 

Основные структурные функции «русского Царя»

 

 

Первая функция – посредническая  или мистико-религиозная. Она выражается  в посреднической роли русского Царя между Небом и землёй, между Богом и своим народом. Царь – проводник воли Божией, и поэтому он отвечает за всё только перед Богом.

Вторая функция  − административная – непосредственно вытекает из первой, так как роль единственного посредника между Богом и народом даёт русскому Царю абсолютную власть, порождает единоначалие и самовластие. Из этого самовластия возникает монархическое государство как институт господства одного − богоизбранного «помазанника божия». В руках Царя сосредоточивается вся возможная власть: и государственная, и духовная, и родовая, – ведь он предстаёт как отец своего народа. Самодержавная власть не терпит никакого инакомыслия, никакой самостоятельности подданных (холопов). Главным средством управления своей «землёй» является страх и насильственное принуждение. За счёт централизованного насилия достигается концентрация необходимых материальных ресурсов для выживания в экстремальных природных и геополитических условиях.

Третья функция − спасительная или мессианская прежде всего оправдывает насильственные методы управления своим народом и полный произвол Царя, при опоре на первую функцию. В качестве наместника Бога на земле он мыслится, подобно Христу,  спасителем своего православного народа, защитником от внешних врагов и различных происков Сатаны. Для невежественного, наивного народа спасительная функция Царя оказывалась решающей. Ему могли простить всё, главное, чтобы он был настоящим русским Царём − спасителем.

Также нужно отметить, что доминантным отношением «отеческой» властной вертикали является принуждение, основанное на страхе:

— на метафизическом уровне  − это страх перед гневом Божьим;

— на государственном  уровне – это страх перед гневом Царя;

— и на родовом уровне  − это страх перед гневом отца-родителя

Поэтому господство и подчинение, основанное на страхах, будет сопровождаться постоянным напряжением и противоборством. Ослабление чувства страха и насильственного принуждения ведёт к ослаблению всей «отеческой» властной вертикали.

Главными проводниками государственно-самодержавной политики (воли Царя) являлись Церковь и Армия, которые не только были государственными институтами властвования, управления страной, но и выполняли идеологические задачи − формировали и культивировали идеалы, нормы-образцы общественной жизни. Не случайно Николай Бердяев называл их «двумя костылями матушки России»[16].

Церковь задавала прежде всего идеалы «святости» (в основном мученической), а Армия − идеалы жертвенного героизма. Феномен древнерусской святости и ее трагедия подробно рассмотрены в работах Георгия Федотова и его последователей[17].

Становление самодержавной государственности в начале XVI века привело к существенному изменению феномена «святости», а именно превращению  её, по словам Клибанова, из начальной формы выражения личностного сознания в идеологический институт самодержавия. В качестве способа воздействия на народное сознание институт святых  выполнял две основные функции: воспитательно-поучительную и психотерапевтическую.

Воспитательно-поучительная функция религиозной святости заключается в формировании нравственно-религиозных образцов мышления и поведения, которые должны были служить живыми примерами христианского образа жизни («божьи угодники»). Мученичество за веру становится способом подражания Христу. По их примеру можно было надеяться на обретение вечной жизни и вечной славы.

Психотерапевтическая функция святости  была не менее важной, так как усиление политического и экономического насилия, подавление всякого самоволия, т.е. личной свободы и самостоятельности со времён Ивана Грозного вело к росту протестных настроений, недовольства и различных возмущений. Поэтому официальная церковь подчёркивала, что этот мир погряз в грехе, здесь нет ни справедливости, ни правды, здесь сплошное насилие и обман, но есть иной, лучший мир − «небо», путь к которому знают избранные люди − «святые»: они указывают путь к спасению души (стоят на пороге к «небу») и одновременно являются чудотворцами, творят чудеса ради остальных смертных. Вера в чудеса способна замещать и науку, и медицину, и социальную поддержку, а главное − она успокаивала людей, переводя их внимание с этого несправедливого мира на иной мир, на   высшие «небесные силы». Многочисленные примеры чудесных спасений, исцелений и противодействий нечистой силе распространялись среди малообразованного и доверчивого населения страны, поддерживая в нём веру в содействие небесных (мистических) сил.

Однако в народном полуязыческом сознании вера в вечное спасение души вполне сочеталась с верой в существование далёкой «святой земли», желанного мира Правды, где тяжелейший труд вознаграждается обильными плодами, где люди свободны, миролюбивы, здоровы и счастливы. Эти народные мечты о «святой земле» воплощались в мифы о «земле обетованной», о «Беловодье» и др.

При этом официальная церковь использовала институт святости для укрепления властной вертикали, для поддержания морального авторитета самодержавия за счет сближения культа святых с народными верованиями в спасительную силу божиих  угодников: Ильи, Николая, Георгия и многих других. Разработка иерархии святых, поклонение и почитание их заслуг придавало самой вере более зримый, материальный характер, что очень важно для полуязыческого народного сознания. Без чуда вера ослабевает.

Оправдать властное принуждение и «смягчить» социально-психологические последствия устрашения народа призвана православная вера. По мнению российского историка Л.А. Черной, православная вера имеет три основания, которые вполне вписываются в структуру отеческой вертикали[18].

На метафизическом уровне русский православный человек должен «веровать  в святую Троицу и Пречистую Богородицу, поклоняться кресту Христову и святым небесным бесплотным силам, и всем святым».

На земном уровне русский православный человек должен почитать и повиноваться церкви и царю, «покаряться и правдою служить».

На конкретно-социальном уровне русский православный человек должен «чинно устраивать свой дом, семью, хозяйство» в строгом соответствии с установленными церковью и царём правилами  − «чинами». Таким образом, будет установлено «благочиние». Начиная со Стоглавого Собора 1551 года  и  «Домостороя» устанавливается жесткая регламентация всей общественной и личной жизни русских «холопов» от имени божественной власти Царя. Через постоянное устрашение и унижение достоинства подданных, «холопов», достигалась концентрация власти, могущества и материальных ресурсов в одних руках. Главными методами такой концентрации выступали «страх», «запрет», «обуздание», которые были предназначены максимально ослабить всякое «самочиние» или «самовластие» подданных. По словам Черной, «самочинец» отвергал спущенный сверху порядок вещей и создавал новый, основанный на личной позиции, по его воле и разуму. Самочинец порождает бесчинство, а бесчинство ведет к разрушению веры и всей основанной на ней вертикали власти: «самочиние» вело к «самозаконию» и угрожало самодержавной власти царя и благочестию церкви, что вело к подрыву основ деспотического строя.

Схема, отражающая структурные особенности матрицы традиционного сознания, – это открытая схема, которая может дополняться новыми деталями, которые внесут ряд уточнений и конкретизаций в её структуру и функциональные особенности. Так, например, в истории духовно-культурного развития русского общества были и существуют как отголоски рецепции события, которые, несомненно, оказывали трансформирующее воздействие на МТС, внося существенные изменения в ее структуру. Одним из таких сильно действующих факторов является феномен самозванчества, который возник, по всей видимости, одновременно с установлением царской власти и титула царя на Руси. По крайней мере, источники не фиксируют появление самозванцев, присваивавших себе титул и имя князей.

По мнению Б.А. Успенского, в основе психологии самозванца лежит религиозное чувство, связанное именно с сакрализацией царской власти, особенно обострившееся тогда, когда в России был введён обычай, наряду с коронацией, еще и миропомазания, что как бы придаёт царю особый харизматический статус: в качестве помазанника царь уподобляется Христу (Ср.: χριστος – «помазанник») и соответственно с начала XVIII  в. царь мог даже именоваться «христом»[19].

Слово «царь» носило неконвенциональный характер по отношению к языковому знаку, отмечает исследователь, и называние себя царем не могло быть произвольным, чисто волюнтаристским действием. Иностранцы, посещавшие «Московию» при первых царях, указывают на то, что русские считают своего царя «земным богом» (пастор Одерборн, 1588 г.; Исаак Масса, 1612). Эта формула имеет византийское происхождение, и в отечественных источниках она отмечается только с XVIII в[20]. Подробное описание случаев словоупотребления по отношению к титулу у русских содержится в записках капитана Маржерета (1607 г.): «В рассуждении титула русские думают, что слово царь, употребляемое русскими государями, важнее всех титулов на свете. Императора Римского они именуют цесарем, производя это имя от Цезаря; прочих же государей королями, подражая полякам; владетеля персидского называют кизель баша, а турецкого великий господарь Турский, т.е. великий господин турецкий. Слово царь, по их мнению, находится в Св. Писании…»[21]. Таким образом, заключает Успенский, имя царя имеет не человеческое, но божественное происхождение, «еще более существенно, что данное слово применяется к самому Богу; в богослужебных текстах Бог часто именуется Царем, и отсюда устанавливается характерный параллелизм царя и Бога, как бы исходно заданный христианскому религиозному сознанию»[22].

Религиозный характер самозванчества выражался не только в присвоении себе сакрального имени царя, но и имени некоторых святых и даже Христа и Богородицы. В среде русских хлыстов и скопцов параллелизм божественного и земного «царя» выражался очень четко: так, например, скопческая «богородица» Акулина Ивановна, наряду с этим «титулом», почиталась и как императрица Елизавета Петровна.

Разделение царей на праведных и неправедных в России XVII в. соответствовало дихотомии «правильных» (подлинных) и неправильных (неподлинных); «истинных» (природных) и «не сущих», «чрез подобство наскакивающих на царство» («Временник» Ивана Тимофеева)[23].

У древнерусских книжников не содержится инструкций по различению истинных царей от неистинных, но важно обратить внимание на тот факт, который отмечается в цитированном исследовании, что ни захват престола, ни соблюдение чина венчания на царство не могут сделать узурпатора царем настоящим. Истинный царь предназначается к своей миссии зачастую задолго до своего рождения, и в случае с Михаилом Федоровичем Земский Собор только «угадал» божественное предначертание. Подлинный царь может быть и жестоким тираном, но это его подлинности не умаляет, поскольку он  «богоизбранный» царь. Совсем иное дело – царь по названию: у первого власть от Бога, тогда как у второго – от дьявола.

Можно констатировать следующее: в МТС элементы вертикали «Царя» подверглись деформации и трансформации одновременно с появлением феномена, известного на Западе как цезаропапизм, в России же как «царь – земной бог». Самозванцы появлялись  в ту пору, когда возникали сбои в «естественном» порядке престолонаследия.

В народных верованиях царь обязательно должен был иметь на теле особенные отметины, «царские знаки». Известно, что в виде таковых демонстрировал свои шрамы Е.И. Пугачев, а в 1822 г. – некий человек, имевший «между лопатками возложенный крест» и выдававший себя за Павла I; в 1844 г. – кто-то, обладавший крестообразным волосяным покровом на груди и назвавшийся Константином Павловичем и т.п. Вывод автора о том, что эти «знаки» надо понимать не в качестве простой мистификации, а как уверенность самих самозванцев в своем избранничестве, представляется вполне обоснованным.

Расшатыванию устоев царской власти естественно старались противостоять и сами цари. Так, например, известно, насколько для Ивана Грозного было важно подчеркнуть безосновательность очередного претендента, мнимого или истинного, на престол. Распространённая среди простого народа и крамольная игра «в цари», заканчивавшаяся по доносам жестокими наказаниями, в «обороченном» виде предпринималась Грозным для разоблачения псевдоцаря и также приводила чаще всего к трагическому концу. Так, заподозрив своего конюшего боярина И.П. Федорова в заговоре, царь велел переодеть его в свое облачение и, посадив на трон, после воздания почестей собственноручно убивает ножом, демонстрируя его «самозванство» и подлинность своей власти. В истории же с Симеоном Бекбулатовичем, потомком последнего хана Золотой Орды, преобладает, по-видимому, более глубокий мотив: ордынские ханы – «неподлинные цари», хотя их и именовали таковыми на Руси в ордынские времена. Параллель с игрой в ряженые напрашивается и в назначении Петром I Ф.Ю. Ромодановского «князь-кесарем». В последнем случае, как отмечал Б.А. Успенский, происходило «пародирование традиционного облика русского царя», которое по времени предшествовало принятию Петром императорского титула[24]. Здесь наступает время сосуществования в идеологической парадигме «царя» старого и нового аспектов, что не могло не вызвать трансформирующего воздействия на МТС.

Стоит заметить, что глубина и масштабы проникновения тех или иных влияний на разные уровни матрицы в каждом особенном случае могут определяться конкретными исследованиями, проведенными в соответствующих дисциплинарных профилях. Так, например, уровень массовой психологии может исследоваться как циклом психологических дисциплин, так и смежными, междисциплинарными «зондами».

Этико-религиозные атрибуты МТС в своей номинальной части оказывались инвариантными, однако в содержательном плане они претерпевали значительные изменения. Показательно, что в связи с ненаступлением конца света в 1492 г., когда русские и греческие пасхалии были составлены только до этой даты, необходимо было предпринять официальное церковное объяснение, дабы не уронить авторитет отцов церкви, настаивавших именно на этой дате – 7 тысяч лет от сотворения мира. Сочинения архиепископа Геннадия и Иосифа Волоцкого переводили обыденные числовые значения в высший сакральный план, задавая им глубину тайн божественного духа [25].

Самозванчество выражалось и в ряде самоотождествлений с библейскими персонажами и в отождествлении с ними царей: Михаил Федорович – Михаил Архангел – библейский князь Михаил. В 1682 г. старообрядец Мартын Кузьмин сын под пыткой показывал: «когда царствовал царь Михаил Федорович, то царствовал не он, а Михаил Архангел». По мнению Н.Н. Покровского, на которого ссылался Успенский, легенда о царе Михаиле «обрушивает на голову правящего царя (а подчас и всей династии, после Алексея Михайловича) огромный пласт эсхатологических воззрений, веками наращиваемый в народном сознании»[26].

Совершенно особую роль в трансформациях и распаде МТС играет эсхатологическая, апокалиптическая составляющая. Науке почти ничего не известно конкретного по поводу языческой эсхатологии древних славян; скорее всего, она носила, как и у греков, темпоральный характер и связывалась с представлением о циклическом времени с чередованием исчезновения и возникновения мира. Не уставая повторять тезис о том, что в народном сознании до сих пор сосуществуют в причудливом сочетании языческие и христианские представления, мы все-таки не можем не указать на победу христианского отношения к судьбе мира при всем учете давящей массы суеверий.

XVII век в истории России считается веком великих потрясений. «Эсхатологические сюжеты разворачивались, – пишет М.Б. Плюханова, – в XVII в. независимо от конкретных предуказанных дат. В выголексинской традиции временем начала Антихристова царства считался 1666 год. Старообрядческий собор 1694 г. в Новгороде принял догмат о наступлении царства духовного Антихриста в 1688 г. Прения  о том, кого собственно следует считать Антихристом или предтечей Антихриста и как нужно жить в наступившие Антихристовы времена, начались уже в середине века. Эти проблемы сохраняли актуальность не только в  XVII, но XVIII в. и даже позднее. В течение двух столетий являлись и исчезали разнообразные антихристы, мессии, избавители, менялись признаки последних времен, то обостряясь в периоды войн и реформ, то почти стираясь. Неизменным оставалось представление о том, что жизнь происходит на краю времени»[27].

Жизнь «на краю времени» выступает как характерная черта российского народного сознания, что также оказывало трансформирующее воздействие на известный «паттерн», тем не менее не вызывая его окончательной деструкции. Но ценностная система времени оказывалась подорванной в самой своей человеческой основе – времени индивидуальной жизни.

Исторически очень хорошо различимы два уровня народного самосознания в сопоставлении переживания двух дат конца света – 7000 (1492 г.) и 1666 г. Если первая, относящаяся еще к русскому средневековью, вовсе не предполагала непосредственного индивидуального влияния на сакральные события ввиду их недосягаемости, запредельности, как и «новозаветного сюжета крестной смерти и воскресения», то «В XVII в. в России эсхатология получила совершенно новую функцию. Эсхатологические предсказания обнаружили способность характеризовать собой события текущего времени»[28].

Автор цитируемой статьи подчеркивает, что в XVII в. происходит становление личностного сознания, которое начинало с идеи сакрализации человека как творения Божия, с осмысления чувства личной ответственности за происходящее вокруг. Таким образом, налицо процесс волнообразного возбуждения и затухания тех или иных свойств паттерна, в нашем случае – МТС.

В первой четверти XVII столетия появляется беспрецедентная капитоновская ересь, основатель которой Капитон отказался признавать церковную иерархию, считая Св. Писание единственным авторитетным источником божественных установлений. Он начал толковать текст самобытно, произвольно, определив путь спасения через такую степень аскезы, которая была не по плечу многим из отвергаемых им монашествующих: «Если древнерусский монашеский аскетизм, как бы глубок он ни бывал, всегда оставался формой жизни, то ересь “капитонов” была неупорядоченным балансированием на грани жизни и смерти»[29]. И было от чего: если сам Капитон спал, подвесив свое тело за крюк, то его последователи заменяли сон в сидячем положении сном стоя; железные вериги – каменными; скудную пищу – полным отказом от нее. Если проповедь античного «учителя смерти» – Гегесия – велась на философской основе и сам он просто изгонялся за это из владений Птолемеев, то капитоновская ересь носила религиозный характер  и, поскольку «капитоны» не были замкнутой сектой, они заразили многих крестьян, и власти приняли «простое» решение: сжечь главных столпов капитоновщины, которые перешли к широкой проповеди самоубийства.  Интересно правительственная реакция на деятельность учеников Капитона и его собственную позицию, которая в 30-х гг. XVII в. определена в официальном документе следующим образом: «неистовство». Здесь невольно возникает ассоциация с «неистовым Виссарионом» – В.Г. Белинским, а затем и с кровавым неистовством Иосифа Виссарионовича; эти два неистовства далеки по результатам, но весьма близки по самому духу разрушения материальной и нравственной традиции.

Завершающим структурным элементом отеческой властной вертикали становится родной отец, предстающий в традиционном сознании как глава рода, кормилец, имеющий абсолютную (деспотическую) власть в своём доме и в своей семье. В структуре властной вертикали он выступает прежде всего как защитник отечества, т.е. государственного порядка, а затем уже как защитник своей семьи. Поэтому родной отец часто оторван от родной семьи и находится или в подчинении государственной власти (на воинской службе, на каторге), или на вынужденных заработках. Высокая смертность мужского населения в России приводила к тому, что основные тяготы по воспитанию- прокормлению детей ложились на материнские плечи и, в целом, на общину.

В тяжёлых природных, экономических и политических условиях власть отца над своей семьёй по сути воспроизводила безграничную власть царя над своими подданными, которая была основана на страхе перед узаконенным насилием. У родного отца есть право наказывать членов своей семьи, вплоть до лишения жизни. Как тут не вспомнить гоголевского Тараса Бульбу: «Я тебя породил, я тебя и убью». Поэтому традиционное отношение к отцу и к матери существенно отличаются друг от друга: родную мать любят, а родного отца боятся. Но так как страх подавляет личностное сознание и является негативной эмоцией, то он периодически вызывает естественный протест и возмущение. Поэтому конфликты «Детей» с «Отцами» небесными, земными и родными являются главными точками «разрывов» матрицы традиционного сознания. Это прежде всего конфликты, связанные с верой в абсолютную, священную, сакральную власть «Отцов».

 

 

Основные «разрывы» в структуре Матрицы, их причины и последствия

 

 

Как отмечают известные современные социологии Р. Инглхарт и К. Вельцель, для традиционного общества властные отношения (т.е.  отношения господства и подчинения) являются системообразующими, т.к. они составляют структурную основу организации  жизни традиционного социума[30]. Именно поэтому «отеческая вертикаль» Матрицы традиционного сознания оказывается наиболее «ответственной» за любые общественные трансформации. Эта «вертикаль принуждения» в России, по словам И. Яковенко, становится «репрессивной вертикалью», подавляющей любое личностное проявление, не согласное с интересами государственной системы, а также утверждает неравенство между людьми[31]. Она постоянно находится под огромным напряжением человеческих волеизъявлений, сопротивляющихся внешнему властному принуждению со стороны общины, государства или церкви. Поэтому именно в «отеческой» вертикали традиционного сознания возможны так называемые «разрывы» или радикальные изменения в способе мышления людей[32]. По мнению Инглхарта и Венцеля, переход от аграрного, традиционного общества к индустриальному приводит к «секуляризации власти»[33], т.е. к её десакрализации, рационально-прагматическому осмыслению происхождения и назначения различных властных институтов[34].

Применительно к матрице русского традиционного сознания, мы обращаем внимание на глубоко мистический характер веры русского народа в своего идеального Царя-Спасителя и в божественное всемогущество. Без этой веры было практически невозможно выжить в условиях очень высокой неопределённости жизни в России (прежде всего, природно-климатической и военно-политической). Именно поэтому основные «разрывы» в функционировании Матрицы происходят между «народом и Царём» и «Царём и Богом».

 

Бог

/

/          — второй «разрыв»

Царь

/

/            — первый «разрыв»

народ

 

Первый «разрыв» возможен в том случае, если народ заподозрит не подлинность царской власти («Царь не настоящий»), и это грозит  временной смутой и приходом настоящего «Царя». Более серьёзный разрыв возможен при появлении принципиального недоверия со стороны народа к самому институту царской (самодержавной) власти, что собственно и произошло после отречения Николая II.  Падение авторитета самодержавия могло компенсироваться только установлением выборных органов власти, которыми оказались «Советы народных депутатов». Но и их централизация привела к сохранению структуры властной вертикали. Недавним примером такого «разрыва» стали лозунги украинских феминисток «Боже – царя гони!» или российских феминисток «Богородица, Путина прогони!».

Отказ от «Царя» как высшего источника и символа верховной власти, т.е. высшей правды и справедливости на земле  − это существенное потрясение, ломка традиционного сознания, которую можно назвать началом «революции в способе мышления». Один лишь отказ от привычного высшего источника правды и справедливости может вести и к полному нигилизму, к состоянию «без Царя в голове», которое ведёт к деструкции, к разрушению всего порядка жизни, к разгулу страстей и человеческого произвола. Вместе с таким отказом, должен устанавливаться альтернативный источник правды и справедливости.

Второй «разрыв» возможен в том случае, если ставится под сомнение божественное происхождение царской власти и правитель государства перестаёт мыслиться «наместником Бога на земле». Более радикальным способом этот разрыв достигается полным отрицанием существования Бога или атеизмом. Умеренным вариантом является деизм, который отрицает свойство Бога быть правителем этого мира или его вседержителем. Так, например, философский деизм (Ньютон, Юм, Кант) признаёт существование разумной первопричины этого мира, но отказывается принимать его личное участие в делах природы и человека. Примером может служить мысль о том, что Богу не до нас, у него свои заботы, а на земле разбирайтесь сами.

Этот «разрыв» является по существу результатом десакрализации власти, и первоначально он происходит в узких кругах интеллектуалов, а затем уже распространяется на большую часть общества. Например, великие русские поэты А.С. Пушкин и М.Ю. Лермонтов уже в первой половине XIX века пытались разоблачить самодержавие и всю феодально-крепостническую систему как бесчеловечную социальную практику, основанную на насилии.

Главными побудителями отмеченных «разрывов» властной вертикали в России являются социально-экономические, военно-политические, научно-технологические и природно-климатические факторы. Как отмечают многие историки,  потеря веры в доброго и справедливого Царя-батюшку произошла в России в начале ХХ века под воздействием многих факторов: нерешённость аграрного вопроса, поражение в Русско-Японской войне 1904 года из-за социально-экономического  и технологического отставания, неурожайные годы в 1905 и 1906 годах, непоследовательный и насильственный характер столыпинской реформы, поражение в Первой мировой войне, отречение Николая II и др.[35].

Воинствующий атеизм советского времени должен был заменить прежние религиозно-метафизические представления о божественном творце мира и Богом установленном порядке новыми идеологическими схемами о неминуемой победе коммунизма и абсолютно истинном учении о коммунизме. Чтобы разорвать с религиозным прошлым и соответствующими стереотипами сознания необходимо было выстроить новую систему воспитания и образования, основанную на материалистическом мировоззрении. Однако теория коммунизма не смогла подтвердить свою объективность.

 

Итак, мы выяснили, что фундаментальные потрясения традиционного сознания происходят в «отеческой» властной вертикали, так как она задаёт основные параметры жизни доиндустриального общества. Что же происходит с «материнской вертикалью»? Возможны ли «разрывы» в ней?

Так как  «материнская» вертикаль − это вертикаль естественной любви и естественной религии, то в ней мы не находим радикальных разрывов как в «отеческой» вертикали принуждения. Допустимо говорить об ослаблении естественных связей, отношений, в том числе естественной веры, которое возможно через доминирование искусственного, рационального, через разрушение естественной основы  − крестьянской общины и родового уклада жизни.  Материнская вертикаль является более прочной, устойчивой, несмотря на радикальные изменения в экономике и политике, сохраняющей своё влияние на многие поколения россиян. Особенно в кризисные периоды общественной жизни материнская вертикаль оказывается единственным «стержнем», удерживающим общество от распада.

Николай Бердяев интуитивно очень точно выразил структуру материнской вертикали в работе «Душа России»: «Русская религиозность — женственная религиозность, − религиозность коллективной биологической теплоты, переживаемой, как теплота мистическая. В ней слабо развито личное религиозное начало; она боится выхода из коллективного тепла в холод и огонь личной религиозности. Такая религиозность отказывается от мужественного, активного духовного пути. Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт (выделено мной − А.М.)»[36].

 

Не «разрывы», а  «ослабления»  материнской вертикали:

 

Богоматерь

/

/

Мать-земля

/

/

Родная мать

 

 

− Ослабление семейно-родового культа почитания и любви к матери   (сиротство, бездомность, безродность). Ослабление института традиционной семьи, в частности, материнства  в индустриальном и постиндустриальном обществе.

− Ослабление общественного культа почитания Матери-земли

(хищническое отношение к земле как источнику наживы; «расколдовывание» природы; переход  к индустриальной цивилизации и целерациональным ценностям)

− Ослабление религиозного культа почитания Богородицы как небесной заступницы

Благодаря  устойчивому характеру материнской вертикали  Матрица способна воспроизводить свои базовые стереотипы даже несмотря на разрушение отеческой вертикали. За счёт мощной природной энергии любви в материнской вертикали происходит воссоздание разрушенной отеческой вертикали, соответствующей новым социально-историческим условиям. Так, например, после Октябрьской революции 1917 года прежняя монархическая  властная вертикаль была сломана, и в течение 20 лет сформировалась новая советская вертикаль, которая прошла жесточайшую проверку на прочность в период Великой отечественной войны.

Естественная народная вера, естественная привязанность к родной земле, языку и сородичам как основные элементы материнской вертикали являются фундаментальными условиями выживания на территории России; они имеют более консервативный характер, чем политико-правовые условия. Как показывают современные социально-экономические исследования, доминирование материнской вертикали осуществляется именно в доиндустриальную эпоху и существенно ослабевает с началом индустриальной, буржуазно-демократической эпохи[37]. Индустриальная эпоха требует рационально-прагматических установок и ценностей, способствующих эффективному развитию общества и увеличению степеней свободы для его членов. Наивно-доверительное и сакральное отношение к власти, к природе и религиозным культам становится не просто предметом публичной критики  в качестве догматической отсталости, а прежде всего перестаёт быть общим умонастроением традиционного социума, не признающим ничего иного и уверенным в своей абсолютной правоте. Индивидуализация общественной жизни неизбежно ведёт к разрушению такого общего (общинного) умонастроения и выработке множества жизненных программ и мировоззренческих установок.

Индустриализация экономики и индивидуализация социальных отношений неразрывно связаны с ростом образованности населения, которая в свою очередь даёт возможность для широкого самоопределения большинства членов социума. Это самоопределение нуждается в новом источнике порядка и законности, справедливости и правды, который был бы понятен и доступен не только отдельному человеку, но и  большинству людей, так как конкретная личность нуждается в общении с другими, основанном прежде всего на взаимовыгодных условиях.

Таким источником  может быть только человеческий разум как способность понимания  того, что происходит в материальном мире по законам причины и следствия (теоретическая способность) и как способность ставить перед собой практические цели и достигать их собственными усилиями (практическая способность). Разумное отношение к миру позволяет конкретной личности противопоставить себя обществу («отстаивать своё Я») для того, чтобы договориться с другими об общих правилах поведения, которые бы не противоречили частному интересу каждого. Этот процесс предполагает понимание общественной жизни как «большой игры» с постоянно растущим количеством игроков и с возможностью совершенствовать правила, а не как заданной свыше, неизменной иерархии отношений господства и подчинения.

 

О различении понятий «Отечество» и «Родина»

 в  структуре МТС

 

В ходе нашего исследования мы обнаруживаем, что в условиях индустриализации экономики и индивидуализации общественной жизни в России XIX века происходит  дифференциация «материнской» и «отеческой» вертикалей традиционного сознания, которая находит своё ценностное проявление в разделении «любви к Родине» и «любви к Отечеству». Для традиционного российского сознания эти две любви являются неразделимыми, и одна любовь дополняет и поддерживает другую, но вместе с изменением условий общественной жизни и ростом самосознания граждан «Родина» и «Отечество» начинают сознаваться  как разные сущности, находящиеся на разных вертикалях, и имеющих существенные отличия. См. схему властных вертикалей.

Традиционному сознанию важно объединять и мыслить нераздельно «любовь к Родине» и «любовь к Отечеству», чтобы мобилизовывать все силы человека для жертвенного служения своему социуму-государству. Традиционная нацеленность на героизм, на подвиг предполагает постоянную готовность к самопожертвованию ради «Отечества», т.е. государства (действующей системы власти). Но эта общественная установка противоречит естественному стремлению каждого человека к самосохранению. Чтобы ослабить инстинкт самосохранения необходимо усилить готовность к самопожертвованию «любовью к Родине», т.е. естественным чувством привязанности ко всему родному, и прежде всего к родной матери. Когда служба отечеству (внешняя обязанность) сливается с защитой родины (внутренней потребностью) возникает колоссальный энергетический потенциал традиционного социума, который позволяет ему противостоять различным внешним угрозам за счёт беспощадного и очень расточительного использования жизненных сил своих членов. Жизнь, отданная ради общего блага (и не важно − добровольно или нет), представляется в традиционном социуме высшей моральной добродетелью. Но в реальной истории большинство русских людей, отдавших свои жизни ради Отечества, принудительно (под страхом смерти) использовались в качестве бесплатной рабочей силы или пушечного мяса[38].

В русском традиционном сознании Родина и Отчизна чаще всего воспринимаются как синонимы. Даже у великих мыслителей, поэтов России XIX века эти понятия являются взаимозаменяемыми, но при этом  уже намечается их смысловое разграничение. Например, известное стихотворение М.Ю. Лермонтова «Родина» (1841) в сохранившемся автографе озаглавлено как «Отчизна». Столпы советского лермонтоведения И.Л. Андроников и В.А. Мануйлов при анализе этого стихотворения вскользь обращали внимание на различия между понятиями родины и отчизны. Так, Мануйлов полагал, что для Лермонтова Родина  заключается в жизни народа, в его простом быту. А Андроников отмечал, что для поэта «Его любовь не имеет общего ни с казенным монархизмом, ни со славой империи, купленной кровью “усмиренных”…», т.е. отличается от чувств к отечеству. Исследователь подчеркивал: «если при этом знать, что стихотворение возникло под впечатлением путешествия через Россию после неурожая 1839 г., когда в деревнях ели даже кровельную солому, заключительные строки лермонтовского стихотворения становятся особо значительными»[39]. В лермонтоведении существует мнение о том, что поводом к написанию стихотворения Лермонтовым послужила «Отчизна» А.С. Хомякова (1839 г.)[40].

В этой связи можно высказать гипотезу, что Лермонтов в стихотворении «Родина» по сути  выразил отличие между понятиями «Родина» от «Отечество» (Отчизна): «Люблю отчизну я, но странною любовью…».

Начнём с самого популярного вопроса: о какой «странной любви» к отчизне говорит Лермонтов в первой строке стихотворения? Сам он поясняет: «Не победит ее рассудок мой». Эта строка обычно понимается в том смысле, что «мой рассудок» (т.е. лермонтовский) не может победить «ее» (любовь к отчизне). И из этого следует, что, несмотря на рассудочное нежелание любить и ценить свою отчизну, поэт всё же не в силах подавить в себе глубинное чувство любви к родине, ведь не случайно стихотворение впоследствии было названо самим Лермонтовым не «Отчизна», а  «Родина».

Мало кто обращает внимание на то, что вторая часть стихотворения начинается с противопоставления «Но я люблю…», которое предполагает рассудочное  суждение  − «хотя и должен ненавидеть». Это противопоставление будет более понятным и логичным, если мы попытаемся вернуться ко второй строке стихотворения, и попробуем увидеть в ней иной смысл: «Не победит её рассудок мой» − (выделено и курсив  А.М.).

О какой победе идёт речь? Кого над кем? Лермонтовского рассудка над любовью к отчизне  или «ее рассудка» (т.е. «отчизны») над «моим», т.е. лермонтовским?  Мы вполне можем допустить правильность и первого, и второго толкования. Тем более что второе толкование позволяет глубже увидеть внутреннее отношение поэта  к  своей  «отчизне», т.е. к  родине и отечеству.

Мы не случайно разделяем понятие «отчизны» на понятия «родины» и «отечества», так как через это разделение будет проясняться типичная для мыслящих людей в России «странность» любви к отчизне. Это действительно «странная любовь»; вовсе не слепое чувство привязанности к родному пепелищу, и не бессознательное (неразборчивое) влечение ко всему русскому, российскому, как это часто бывает.

Итак, мы можем допустить, что во второй строке стихотворения Лермонтов говорит о борьбе «рассудков»: его собственного («мой») и какого-то другого («ее рассудок»), внешнего, общего или «отеческого рассудка», который обычно побеждает индивидуальный рассудок.

«Отеческий рассудок» требует к себе верноподданной любви Лермонтова, т.е. добровольного признания своего превосходства или «победы», и при этом не представляет весомых, убедительных аргументов: почему я должен признать это превосходство над собой? Почему я должен признать свою зависимость от «внешнего рассудка», т.е. от чужого ума?

Скрытый в тексте стихотворения вопрос «почему?» является самым опасным средством в такого рода противоборстве. Поэт вовсе не хочет отказываться от своего «рассудка», от его доводов, т.е. от своей личной позиции, потому что он видит слабость аргументов «свыше»:

«Ни слава, купленная кровью,

Ни полный гордого доверия покой,

Ни темной старины заветные преданья

Не шевелят во мне отрадного мечтанья»

Так, «слава, купленная кровью» тысяч и миллионов простых русских и не русских людей не впечатляет поэта. Почему?  Великие, громкие победы прошлого, в том числе и недавняя для Лермонтова победа над Наполеоном, − все они блекнут на фоне унизительного, рабского положения «народа-победителя». Этой славой пользуются лишь немногие избранные, прикрывая своё особое превосходство над послушным большинством. Рассудок поэта не приемлет такого обмана и позёрства.

К тому же «полный гордого доверия покой», наша вековая детская боязнь «раскачивать лодку» и что-то менять в государстве по существу, просто смешна, тем более, когда она прикрывается отеческой заботой обо всём народе, благополучии всех подданных. Желанный «отеческий покой» неизбежно ведёт к умерщвлению всего «беспокойного», оригинального, творческого и самостоятельного, что собственно и происходило в николаевской России. Высказать правду в такой системе − значит, «бунтовать». А как же честному человеку, а тем более поэту-публицисту не писать, не говорить того, что он думает, чувствует, что понимает в этой жизни? Для слабых людей выбор не велик: или молчать, или обманывать себя и других. В обоих случаях личность будет унижена, подавлена, а достоинство потеряно. Для Лермонтова − это было не приемлемо.

И даже «старины заветные преданья», которые всегда близки народному поэту, не порождают у него радостного восхищения, не дают отрады пытливому рассудку. Почему?  Смеем предположить, что на фоне мрачного исторического прошлого России поэт хотел бы видеть более светлое настоящее, которое бы приближалось к идеалу («мечтаниям»), а не отдалялось бы от него. Знать и гордиться прошлым хорошо и уместно, когда настоящее лучше или хотя бы  когда современники хотят быть лучше, подражая великим героям прошлого. Когда же в настоящем сплошная имитация типа, у нас  − «тишь, гладь, да божья благодать», то  честолюбивые мечты испаряются как утренний туман, воля парализуется, рассудок деревенеет до состояния «ать, два, три» и постепенно сливается с общим «отеческим рассудком».

Теперь нам очевидно, что «отеческий рассудок» выражает именно властную отеческую вертикаль Матрицы, которая нацелена на принуждение конкретного рассудка к полному подчинению своим требованиям («порядку»). Лермонтов художественно точно показал, что когда личный рассудок человека выходит из-под «отеческой» опеки и начинает мыслить самостоятельно, по-своему оценивать действительность, то его отношение к «отчизне» становится внутренне противоречивым, так как внутри этого понятия происходит разделение на «отечество» и «родину».

Это усложнённое понимание российской общественной жизни начинается среди интеллектуалов ещё в конце XVIII века. Например, Николай Карамзин в своей статье «О любви к отечеству и народной гордости» говорит о трёх видах любви к отечеству: физической, моральной и политической[41]. Первая и вторая из них являются именно «любовью к родине», т.е.  естественной привязанностью к родной природе, близким людям, родному языку, обычаям и нравам. А вот третий вид любви – политический будет представлять собой любовь-уважение к государственному порядку, «отечеству». Причём Карамзин обосновывает необходимость политической любви к отечеству с помощью рационально-прагматического аргумента: «Мы должны любить пользу отечества, ибо с нею неразрывно связана наша собственная», «любовь к собственному благу производит в нас любовь к отечеству»[42]. Таким образом, у Карамзина мы находим уже не патерналистскую позицию слепого подчинения государственной власти и безрассудного патриотизма, а сознательное, добровольное признание  полезности того государства («отечества»), которое уважает и поддерживает личное благо и личное счастье своих граждан. Именно о таком добровольном и рассудочном патриотизме мечтал и Лермонтов, но ограничивался лишь любовью к родине.

Процесс отделения понятия «родины» от понятия «отечества», происходящий в общественном сознании, является вполне закономерным результатом индустриализации и индивидуализации общественной жизни. В ходе этого процесса  ясно осознаётся разделённость «материнской» и «отеческой» вертикалей, и как следствие достигается понимание естественного происхождения любви к родине  и искусственное происхождение любви к отечеству как системе государственной власти.

«Отечество», выступающее в виде государственной системы, есть искусственное творение самих людей, искусственное устройство жизни общества, которое зависит от воли его устроителей, а потому может и долгое время сохраняться в неизменности, а может и непрерывно совершенствоваться для их пользы. Чем больше людей участвует в создании государства, тем для большей пользы оно существует. Таким образом, назначение отеческой вертикали становится именно прагматическим, нацеленным на благо каждого гражданина и благо всего общества, а не сакрально-мистическим, прикрывающим насилие властвующей группы над остальным бесправным большинством.

В ситуации распада полуфеодальной российской империи изменение общественного статуса и назначения «отеческой» вертикали оказывается жизненно важным и наиболее существенным модернизационным процессом. Как отмечает академик А.А. Гусейнов, «именно мерой справедливости в решающей степени определяется прочность государственно-политического строя, да и социума в целом»[43].  Эта «мера справедливости» определяется здравым смыслом большинства членов общества и относится прежде всего к властной вертикали как искусственной организации основных жизненных сил людей.

 

Заключение

 

Подводя предварительный итог нашему социально-этическому исследованию распада матрицы традиционного сознания в России, начавшемуся в XIX веке, мы утверждаем, что основными причинами этого распада являются объективные процессы индустриализации экономики и индивидуализации общественной жизни. Так как эти социально-экономические процессы  протекали медленно и неравномерно на территории России, то и трансформация российского общественного сознания также была очень медленной и затрагивала главным образом крупные города и небольшую образованную прослойку общества.

И только в XX веке начинается ускоренно-революцинный, масштабный распад традиционного сознания, проявившийся в сломе прежней «отеческой» властной вертикали и замене её новой советской властной вертикалью, при сохранении самой традиционной структуры общественной жизни. Матрица традиционного сознания сохранялась в России почти до конца XX века потому, что объективный процесс индустриализации экономики не сопровождался процессом индивидуализации общественной и личной жизни. Патерналистские установки традиционного сознания консервируют и политическую, и экономическую и социальную сферу общественной жизни, и тем самым превращают общество в закрытую систему с растущим внутренним напряжением. Без расширения личных и общественных свобод закрытая система доходит до катастрофического состояния полного разрушения. В XX веке Россия пережила две таких революционных катастрофы, осмысление которых очень актуально для современного гуманитарного знания и для будущего нашей страны.

[1] Инглхарт Р. Меняющиеся ценности и изменяющиеся общества // Режим доступа /

file://localhost/E:/материалы%20к%20гранту%202012/Меняющиеся%20ценности%20и%20изменяющиеся%20общества.mht

[2] См.: Мясников А.Г., Мешкова Л.Н. Матрица традиционного сознания как предмет социально-этического исследования // Известия ПГПУ им. В.Г. Белинского. Гуманитарные науки. − 2012. № 27. − Пенза: Изд-во ПГПУ. С.101-106.

[3] См.: Федотов Г.П. Мать-Земля: (К религиозной космологии русского народа) // Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. Т. II. — СПб., 1992.

 

[4] В этом смысле примечательно, что русское слово «воспитание» точно указывает на материнскую роль кормилицы, дающей питание своим детям, и тем самым вскармливающей новое поколение своего рода для будущей деятельности. В крестьянском быту кормление и трудовые обязанности были неразделимы. В условиях полуголодной крестьянской жизни кормление было главным условием воспитания детей («ртов»).

[5] См.: Домников С.Д. Мать-земля и Царь-город. Россия как традиционное общество. М., 2002. С. 60-103.

[6] См.: Супоницкая И. Власть земли: среда и земледелец / Равенство и свобода. Россия и США: сравнение систем. − М.: РОССПЭН, 2010. С. 15-37.

[7] См.: Аверинцев С. К уяснению смысла надписи над конхой центральной апсиды Софии Киевской // Древнерусское искусство и художественная культура домонгольской Руси. М., «Наука», 1972, С. 25-49.  http://krotov.info/history/11/1972aver.html

[8] Примечательно, что этот мотив воинственной защитницы народа в образе Родины-Матери воскрес в первые дни Великой Отечественной войны и затем воплотился в гигантских монументах шестидесятых-восьмидесятых годов. Уместно вспомнить и о том, что и небывало суровые зимы 1941-1942 годов трактовались народным сознанием как проявление воли родной земли, сопротивляющейся захватчикам.

[9] См.: Федотов Г.П. Русское религиозное сознание: киевское христианство, X-XIII вв. // Режим доступа / http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Article/fed_russrel.php

[10] См.: Пояс Пресвятой Богородицы впервые прибыл в Россию // http://news.bcm.ru/religion/2011/10/20/306006/1

[11] О роли идеологии иосифлян в становлении института самодержавия см.: Летняков Д.Э. Полемика нестяжателей и иосифлян как предмет политологического исследования // Политико-философский ежегодник. Вып. 4. М., ИФ РАН. 2011. С. 181-201.

[12] См.: Зызыкин М. Царская власть и закон о престолонаследии в России. Издание Кн. А. А. Ливен.  София. 1924. Режим доступа / http://www.russia-talk.org/cd-istory/zyzykin.htm#og

 

[13] См.: Царь и царство в русском общественном сознании. Мировосприятие и самосознание русского общества. М., 1999., Буганов А.В. Отношение к русским царям в народном сознании XIX- начала XX  веков. М., 2002, Воронина Т.В. Образ политического лидера в русском фольклоре.

[14] См. Сухова О.А. Десять мифов крестьянского сознания: Очерки истории социальной психологии и менталитета русского крестьянства (конец XIX − начало XX в.) по материалам Среднего Поволжья. М.: РОССПЭН, 2008.

[15] См.: Шевченко В.Н. Вектор развития российской цивилизации и политические стратегии власти // Политические стратегии российского государства как философская проблема. ИФ РАН. — М., 2011.

[16]  См.: Бердяев Н. Судьба России. М., 1995. // http://lib.ru/HRISTIAN/BERDQEW/rossia.txt

[17] См.: Федотов Г.П. Святые древней Руси. М., 1991, Федотов Г.П. Русское религиозное сознание // Режим доступа // www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Article/fed_russrel.php,   а также  Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. – М., 1996.

[18] Черная Л.А. Антропологический код  древнерусской культуры. М., 2008 // http://lib.rus.ec/b/208635/read#t21

[19] Успенский Б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Художественный язык средневековья. М.: Наука, 1982. С. 202.

[20] Там же, Примечания, С. 218.

[21] Там же, С. 202.

[22] Там же, С. 202-203.

[23] Там же, С. 203.

[24] Там же, С. 211.

[25] Плюханова М.Б. О некоторых чертах личностного сознания в России XVII в. // Художественный язык средневековья. М.: Наука, 1982. С. 185.

[26] Цит. по.: Успенский Б. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен. Примечания, С. 219.

[27] Плюханова М.Б. О некоторых чертах личностного сознания в России XVII в. // Художественный язык средневековья. М.: Наука, 1982. С. 186.

[28] Там же, С. 185.

[29] Там же, С. 187.

[30] См.: Инглхарт Р., Вельцель К. Модернизация, культурные изменения и демократия. Последовательность человеческого развития. М.: Новое издательство, 2011. с. 13-15.

[31] Яковенко И. Русская репрессивная культура и модернизация // Режим доступа / http://www.liberal.ru/articles/5108

[32]  Здесь уместно вспомнить теорию З. Фрейда о комплексе «отца» и «сына».

[33] Яковенко И. Русская репрессивная культура и модернизация.

[34] См.: Яковенко И., Музыкантский А. Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации. М.: Русский путь, 2012.

[35] См.: Сухова О.А. Десять мифов крестьянского сознания…,  Супоницкая И. Равенство и свобода. Россия и США: сравнение систем. М.: РОССПЭН, 2010.

[36] Бердяев Н. Душа России. Опыт по психологии войны и национальности. М., 1990. С. 17.

[37] См.: Тоффлер Э. Метаморфозы власти. М., 2001., Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. Изд. 2-ое, испр. и доп. – М., 2004., Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000.

См.: Лурье С. Историческая этнология. Учебное пособие для вузов. 2-е изд. М., Аспект Пресс, 1998. — 448 с

[38] См.: Супоницкая И. Равенство и свобода. Россия и США: сравнение систем,   Пивоваров Ю.С. Русская власть и публичная политика. Заметки историка о причинах неудачи демократического транзита. – М.: Полис, 2005, № 6.,

[39] Андроников И.Л. Примечания // Лермонтов М.Ю. Собр. соч. в 4 т. Т. 1. Стихотворения. 1828-1841. М.: Худож. лит, 1975. С. 543.

[40] Мануйлов В.А. Родина // Лермонтовская энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1981. С. 470.

[41] Карамзин Н. «О любви к отечеству и народной гордости» // Избранное. М., 1985. http://az.lib.ru/k/karamzin_n_m/text_0330.shtml

[42] Там же.

[43] Гусейнов А.А. О стране, эгоизме, богатых и бедных и  о смысле жизни // Философия − мысль и поступок: статьи, доклады, лекции, интервью. – СПб., 2012. С. 343.